Дискуссия о приоритетах – о возможности реформирования экономики до преобразований в политике или, наоборот, политики до экономики – не дает решения, но оставляет надежду. Если допустить, что одна из сторон в этом споре права, то система гипотетически реформируема – так или иначе. Если же порок режима в сращивании денег и власти и реформа требует отделения экономики от политики, дело кажется безнадежным. Обсуждение предыдущих текстов («Замкнутый квадрат» от 23.06 и «Политэкономика на входе в реформу» от 8.07) показало, как резко падает настроение у знающих жизнь людей, когда они пытаются представить себе душераздирающую картину: эта власть сама себя отделяет от этих денег. Наша национальная идея (патриотизм) не предполагает самопожертвования и экономического самоубийства главных патриотов страны.
Если по-прежнему понимать власть, политику и идеологию как «отдельно стоящие» макрообъекты, вероятность взяться за реформы всерьез стремится к нулю, а шансов на успех не остается вовсе. Если же не сводить власть к органам государства, исследовать ее диффузный характер и возможности работы в порах системы, задача резко усложняется, но зато оказывается решаемой хотя бы в теории.
Мишель Фуко в деталях показал, как «сетка отношений власти» опутывает человека и социум во множестве самых разных осей, на разных уровнях. Властные отношения воспроизводятся между родителями и детьми, мужчиной и женщиной, в дружбе, между здоровыми и больными, «теми, кто знает и кто не знает» (власть-знание). Отношения господства и подчинения инвестированы в элементарных деловых и экономических связях, в ячейках работы, в контроле и регулятивности на микроуровнях. Власть находит и источает себя в системах воспитания и образования, клиники и армии, низового правопорядка и наказания, в организации культуры, науки и дорожного движения. Безумная отчетность в системе академии – корявая, но все же та самая «дисциплинарная техника». Власть видима и невидима, она повсеместна и вездесуща не только потому, что во все влезает, но и потому, что отовсюду, из каждой точки «исходит».
И в каждой точке сама срастается с деньгами. Если рассмотреть политические, идейные и околокультурные провластные инициативы как бизнес-планы и предприятия, зрелище будет убийственное. Как и перспектива всей этой крикливой лояльности в свете опустошения кубышки.
Политэкономика на входе в реформу
Философ Александр Рубцов о российском гибриде политики и экономики
В реформах нет смысла менять правительство и даже головные институты, если не затрагивать всю толщу властных отношений – слои микрополитики, бытовой и теневой идеологии. Если не работать с самопорождением власти в ее «микрофизике» и «микробиологии», любые начинания будут срываться в известную колею, так убедительно объясняющую, why nations fail. И наоборот: когда на глубинных уровнях происходит спонтанная, медленная, но глубокая эволюция (как в долгую эпоху застоя), общество в итоге оказывается если и не готовым к необратимому рывку из колеи, то во всяком случае к тому расположенным. В 1991 г. себя проявила эта глубинная эволюция, а не ГКЧП и МДГ, даже не Янаев с Бурбулисом.
Сейчас можно с экспертной позиции посулить власти очередную попытку что-то поправить, не изменяя себя и не приходя в сознание. В мысленном эксперименте можно даже вообразить, что режим идет на вынужденные реформы, жертвуя фрагментами властвующих группировок (например, при обострении ситуации и неспособности купировать протест перед лицом нового «мы ждем перемен!»). Но если даже принять, что перемены здесь возможны только сверху, решающим, как ни странно, в итоге все равно оказывается низовой, диффузный уровень изменений. Стратегию иногда полезно переворачивать с головы на ноги и обратно.
Это критерий реального старта. Начинать приходится со слабого звена (например, с административного деспотизма в системе государственного контроля и надзора), но, если власть с самого начала не справляется с этими микродеспотиями, заявленные реформы фиктивны или обречены, каким бы радикальным антуражем они ни обставлялись. В этом весь «русский дух»: совершать подвиги по-большому, но гадить себе же в мелочах – а потом удивляться, почему окна в Европу затягиваются при грязных сортирах.
Это свидетельство подлинности намерений (или симуляции). И сути тенденций. Который год остатки свободы методично вытравляют из мельчайших пор мирной жизни. «Бешенство» этого принтера по-своему рационально. Прогрессивная общественность со злобным, но все же пониманием относится к отчаянной консолидации политики, выборной системы, средств коммуникации и «легитимного» насилия, от РБК до нацгвардии: что еще остается при таких прогнозах людям, на всю оставшуюся жизнь ушибленным смертью соседей-диктаторов? Большинству кажется, что выдавливание неполитической инициативы – экологов, режиссеров, учителей-новаторов, краеведов, самодеятельных историков, музейщиков, энтузиастов сети, помощи талантливым детям и умирающим старикам – всего лишь побочные издержки генеральной линии, а не сама линия. Но для диффузной власти это не «щепки», а сам «лес». Дети с сочинениями по истории бывают страшнее ФБК.
Поэтому так уперто искореняется дух самоорганизации на бытовых уровнях, сама претензия на атомарную независимость, теснящую низовые деспотии. И я скорее поверю в миф реформы, если власть осудит, остановит и развернет этот поход против безобидной гражданской инициативы, чем если она заявит об ускорении «дальнейшей либерализации» или даже формально урежет полномочия президента. Если не подрывать микроосновы макрополитики, на вершинах власти можно имитировать любую либерализацию. С нынешней микрофизикой власти можно безжалостно разменять президентскую республику на парламентскую, но, изменяя эту микрофизику, на верховных полномочиях можно до поры не зацикливаться и в самих реформах – иначе не запустить. Проблема «избыточной власти» если и решается, то лишь во всей ее толще – вертикально-интегрированно.
Все это показала судьба институциональных реформ начала 2000-х – административной и техрегулирования. Пока комиссия по адмреформе с участием бизнеса и экспертного сообщества занималась урезанием тысяч мелких функций власти, все шло как надо, но мало кого волновало. Когда же количество перешло в качество, реформу спешно оборвали, сведя все к «нарезке квадратиков» – трехуровневой перекомпоновке системы ФОИВ (министерства, службы, агентства). Так же наполовину обнулили реформу ТР – обязательного нормирования, допуска на рынок, государственного контроля и надзора. Как только начали вводиться регламенты, меняющие сам статус норм и правил, реформу оскопили по-крупному, выведя из нее безопасность процессов. В итоге дискредитировали саму идею низовой активности, вторгающейся в святая святых – в микрофизику всякой власти. Книгу про эту эпопею можно было бы назвать «Надзирать и наказывать» – если бы так уже не назывался классический опус Фуко.
Далее проблема упирается в субъектность изменений, но это уже тема отдельного разговора.